В 2014 году исполняется сто лет со дня рождения митрополита Сурожского Антония (Блума), чье имя хорошо известно не только в Русской Православной Церкви, но и во всем христианском мире. К памятной дате будет приурочен выход в свет первой мемуарно-биографической книги о митрополите Антонии. Редакция сердечно благодарит автора – духовную дочь владыки монахиню Ксению – за возможность познакомить читателей «Православной Москвы» с отрывками из еще не изданной книги.
Владыка Антоний сказал мне, что его родители прожили вместе только «лет шесть или семь». Его слова позволяют с полным основанием предположить, что ко времени отъезда шестилетнего Андрея из Персии нормальные личные отношения между его родителями пришли к концу. Мальчик с мамой и бабушкой покинул эту страну в 1920 году, и они после трудного путешествия добрались до столицы Франции. Однако вскоре пришлось переехать на некоторое время в Австрию, где жила бабушкина сестра и где Андрей поступил в школу, а затем – уже надолго – они обосновались в Париже.
Благословляя меня провести в 2001 году неделю в Австрии, владыка сказал: «Посмотришь Вену – я там учился». Сообщил, что школа его была небольшой и находилась в еврейском районе города, рядом с Бауернмаркет. Добавил, поразив меня, что «детей тогда воровали», поэтому его в школу водили за руку и одного никуда не отпускали. Словно возвращаясь в годы своего детства, митрополит Антоний несколько раз проводил в Австрии отпуск. Но покидая на время своих прихожан, он обычно не извещал их о том, где собирается отдыхать. Однажды кто-то из них с тревогой спросил отца Михаила Фортунато: «Как же связаться с настоятелем собора, если в его отсутствие произойдет что-нибудь очень серьезное?» И батюшка уверенно ответил: «Не беспокойтесь. Если действительно что-то серьезное случится – Ангелы сообщат ему!»
Учиться маленькому Андрею совсем-совсем не хотелось, но все-таки пришлось. На первой неделе школьных занятий во время урока Закона Божия его сначала отправили к раввину, так как приняли за иудея, потому что мать записала его как «ортодоксального», а не как «греко-православного». Раввин, узнав от мальчугана, что он христианин, выгнал его. Так же поступил и католический священник. Обнаружив, что Андрюша – «маленький еретик», он воскликнул, как и раввин: «Вон отсюда!». Эти восклицания митрополит Антоний экспрессивно произносил по-немецки: «Раус! Раус!».
В сочинении, где все дети должны были написать, кем они хотят стать, семилетний Андрюша написал, что очень хочет стать… обезьянкой. Дело было в том, что его сильно поразил поход в зоопарк и животные, которых он никогда раньше не видел, особенно обезьяна: «Она так резвилась среди людей, ее так ласкали, кормили и забавлялись с нею, что мне, ребенку, скитающемуся по миру, показалось верхом блаженства». Андрюша хорошо рисовал и снабдил написанное им прекрасной, по его мнению, иллюстрацией, ожидая, что на следующий день оценят его «творческие дарования». Учитель действительно отметил, что получил необычайно выдающуюся работу. Велел ему встать и заявил во всеуслышание, что, чтобы такое написать, «надо быть дикарем, варваром, дураком – одним словом, русским!» Этот отзыв о русских владыка запомнил на всю жизнь и выразительно повторял. Так мальчик начал познавать «трагедию русскости» в чужих странах, которая продолжалась в его жизни год за годом.
Случайно я узнала от него, что он занимался немецким в Вене около полутора лет, а потом – в средней школе. Язык этот «обожал», считал, что говорит на нем почти без акцента, и постоянно читал по-немецки для отдыха. А уже в детстве начал писать на этом языке стихи. Он известил меня о своих поэтических опытах при довольно скорбных обстоятельствах, которые я постараюсь теперь обрисовать.
Многим известно, что владыка Антоний в августе 2003 года скончался от рака. Поскольку и мне пришлось долго лечиться от этого заболевания, я знаю по опыту, какими предельно обессиленными и удрученными могут чувствовать себя люди даже и на довольно ранней стадии болезни. Знаю от онкологов и о том, что развитие рака нередко продолжается лет пять-шесть. А митрополит Антоний стал мне жаловаться на крайнюю усталость и особенно плохое самочувствие с 1998 года. На мой встревоженный вопрос, обращался ли он к врачам, ответил: «Обследовали все и без конца, сказали, что мне можно дать сорок пять лет и чтобы я – прроваливал!..» Мне думается, однако, что его смертельное заболевание не было диагностировано вовремя, потому лечение началось слишком поздно, и владыке пришлось переносить интоксикацию от многих метастаз.
К моему глубокому огорчению, на одной из встреч 2000 года он был крайне изможденным и охваченным тоской, которую от меня не пытался скрывать. Я очень испугалась, но старалась не выдать своего страха и владыку всячески поддержать. Горячо убеждала его, что сердцем я с ним и хочу разделить тяжесть его креста. Рассказала, что в последнее время, чтобы не затушить своей русскости, читала в Америке только его работы и убедилась в том, что он – поэт, поэт до мозга костей… В тот момент беседы мне было совершенно неведомо, как он отреагирует на это пылкое заявление. Он спросил заинтересованно: «А почему ты думаешь, что я поэт?» Ответила, что трудно было бы все объяснить в двух словах, но мне, филологу, об этом говорит образная система и структура многих его проповедей и других опубликованных трудов. Добавила с энтузиазмом: «Самое радостное в этом, что Вы, поэт, говорите от Бога. Значит, Бог – тоже поэт?» Я стояла рядом с владыкой Антонием и сквозь невольные слезы глядела вопросительно в его бледное, усталое лицо. А он, в радостном удивлении от моей логики, с засиявшим вдруг взором воскликнул: «Да!» — и подтвердил свое восклицание глубоким кивком головы.
К моему удивлению, митрополит Антоний, прощаясь, нередко с глубокой искренностью благодарил меня за встречи, а за эту – особенно. Его молитвами я была в счастливом, премирном состоянии до вечера и долго не могла заснуть от изумления перед милосердием Божиим…
Совсем по иным причинам вспоминается личная беседа, состоявшаяся двумя годами раньше, в январе 1998 года. Я с робкой надеждой спросила: выйдет ли он в Царствии Небесном навстречу моей душе, когда настанет тому время? И совершенно неожиданно услышала в ответ:
– Да, но откуда?.. Я ведь буду в аду… Так что ты иди в Царствие и вымаливай… Вызволяй меня из ада. Вот, хорошо сделаешь!
Никогда прежде владыка Антоний ничего подобного мне не говорил, и такое заявление было еще труднее воспринять оттого, что я отлично знала о твердой вере митрополита в беспредельность Божия милосердия. Пораженная его словами, я даже не нашлась, что ответить. Но тогда же узнала от прихожан, что на протяжении нескольких лет мысль о том, что он достоин ада, терзала владыку, и с некоторыми он ею делился. Например, на всеправославной вечерне того времени сказал даже священнику Антиохийской Церкви о своей уверенности, что окажется в аду. А тот спросил со страхом, есть ли тогда у него-то хоть какая-нибудь надежда на спасение? Крестница владыки, живущая в Европе, делясь со мной воспоминаниями об этом мучительном времени в жизни ее крестного отца, верно отметила, что в пути святых такие периоды бывают. Так, в одном из духовных сборников приводится вот какой совет преподобного старца Варсонофия Оптинского: «Не гордитесь и не тщеславьтесь ни сами в себе, ни перед другими. Считайте себя хуже всех и свыкайтесь с мыслью, что вы приговорены к адским мучениям и что избавиться от них можете только по милости Божией. Это нелегко. Только святые достигали того – считали себя достойными адских мучений, считали себя хуже всех».
В.А. Алексеев, доктор философских наук, профессор, президент Международного фонда единства православных народов
Митрополит Антоний – это человек-эпоха
Мне посчастливилось с владыкой Антонием встречаться, иметь личные отношения. Это было как в России, так и за рубежом. Всегда с жадностью впитывал эти моменты общения. Многое меня в нем поражало: удивительная простота, удивительная прямота, откровенность, полное отсутствие высокомерия, хотя, конечно, у нас была огромная разница и в возрасте, и в житейском опыте.
Я помню его выступление на Поместном соборе, посвященном тысячелетию Крещения Руси, совершенно потрясшее всех нас. И во все другие свои приезды в Москву еще в советский период владыка Антоний собирал вокруг себя множество людей, которые хотели его послушать, испросить благословения, когда он проводил удивительные богословско-пастырские вечера на московских квартирах.
Митрополит Антоний был одним из наиболее авторитетных архиереев во всей Русской Православной Церкви, во всех ее частях: и Московского Патриархата, и Русской Зарубежной Церкви, и тех русских приходов, которые находились и продолжают находиться под юрисдикцией Константинополя – везде его фигура в высшей степени почитаема.
Слезы сами полились из глаз…
Евгений Тугаринов с начала двухтысячных годов и до недавнего переезда в Москву был старшим регентом Кафедрального собора Сурожской епархии в Лондоне. Он делится своими воспоминаниями о встрече с владыкой.
– Митрополита Антония многие вспоминают как человека, который оказал серьезное влияние на их духовную жизнь. Так говорят даже те, кто его ни разу лично не видел. Вам же посчастливилось довольно долгое время с ним общаться. С чего началось ваше общение?
– Огромное впечатление на меня произвела первая встреча с владыкой. Она состоялась в январе 1998 года. Я приехал в Лондон по приглашению протоиерея Михаила Фортунато, чтобы работать с хором. Перед воскресной спевкой владыка через отца Михаила попросил меня подойти после службы, чтобы со мной познакомиться, дать благословение. Я спустился с хоров к алтарю и встал около распятия справа, там, куда владыка обычно боковыми дверями выходил из алтаря после службы.
Владыка вышел, я пристроился в конец небольшой очереди прихожан, которые его ждали. Владыка с каждым разговаривал. Я очень спокойно стоял и ждал встречи. Подошла моя очередь. Владыка на меня как-то особенно посмотрел и неожиданно для меня положил мне руки на плечи. Владыка оказался небольшого роста, и смотрел он на меня снизу вверх. Мы, мужчины, нечасто позволяем себе выражать свои чувства через слезы, и тут я не думал ничего себе позволять, но слезы вдруг сами полились. Я совершенно не мог говорить, а владыка продолжал смотреть на меня и что-то говорил. Я помню, что он меня за что-то благодарил. Я еще ничего не сделал, просто не успел, может быть, мои усилия оказались бы бесплодными или даже вредными, а он меня уже благодарил.
Запланированная репетиция была сорвана, я мало что запомнил из той беседы. Но я запомнил, как он на меня смотрел. Мы, люди искусства, люди чуткие и всегда можем распознать, когда есть наигранность, а когда человек перед тобой, как он есть. В нем было огромное внимание ко мне просто как к человеку. Я это на себе ощутил.
– Это была естественная человеческая внимательность или в этом было что-то необычное?
– Это было необычно. Понимаете, нас ничего не связывало. Работа еще не началась, никаких отношений не было. И он, и я видели друг друга в первый раз. И к встрече с ним я совсем не был тогда подготовлен, хотя можно было бы прочитать его книги, поговорить с людьми, бывавшими на его беседах во время приездов в Москву.
И вот такое неожиданно сильное воздействие… Я почувствовал внимание к моей душе, к тому в ней, что мы прячем от всех, часто даже от самих себя.
– Но это было пастырское внимание? Вы, наверное, потом над этим думали? Чего он хотел, когда так внимательно в Вас вглядывался?
– Хорошо бы его самого спросить… Я могу только догадываться. Мы никогда потом в наших разговорах к этой первой встрече не возвращались. Смею думать, что он пытался меня понять. Ведь хор – это такая сущность в храме… Одна из самых чувствительных. Я приехал из России, чтобы заниматься с хором, и мог его направить иначе, чем до меня сложилось, мимо тех принципов, традиций, которыми он до сих пор жил.
Потом приехала моя жена, и она тоже была под очень сильным впечатлением от первой встречи.
Когда уже после кончины владыки я стал собирать воспоминания о нем, очень многие сообщили, что имели такой же опыт. Я не берусь серьезно прокомментировать встречу с точки зрения ее духовного смысла, но я помню все, как будто это случилось сегодня.
– Митрополит Антоний был музыкальным человеком?
– Я попытался как-то продемонстрировать перед ним знание его генеалогии, семейного древа, напомнив, что его дядя, Александр Скрябин, был известным композитором, но владыка меня резко оборвал и очень строго попросил на эту тему больше никогда с ним не говорить. Другие люди рассказывали, что владыка никогда не разговаривал с ними о музыке, уверял, что он не музыкален.
На самом деле, это не так. Во время службы его голос был очень богато интонационно наполнен. Он никогда не терял тон. Его возгласы соответствовали пению хора, а хор старался соответствовать ему.
