Антикультурная революция отменяется
То, что театральные премьеры все чаще оцениваются полярно, само по себе не страшно. Гораздо печальнее, что этому «плюрализму» уже мало схваток критиков: он провоцирует острые конфликты между верующими и некоторыми деятелями культуры. Достаточно вспомнить оперу «Руслан и Людмила» в Большом (2011), оперу «Сон в летнюю ночь» в московском Академическом музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко (2012), спектакль «Идеальный муж. Комедия» в МХТ им. А.П. Чехова (2013), пушкинскую «Метель» (ижевский Русский драматический театр, 2014) и, наконец, логично «доехавший» до полномасштабного судебного процесса скандальный «Тангейзер» в Новосибирском государственном театре оперы и балета (2015). Все эти сокровища из потайных резервуаров Мельпомены вылились на головы бедных зрителей только с театральных подмостков. Аналогичные перечни применительно к кинематографу и изобразительному искусству приводить не будем: они значительно длиннее.
Конфликтные разбирательства по поводу сомнительных мест в сценариях упомянутых постановок имели самые разные (иногда противоречивые) результаты. Подробный их анализ в нашу задачу не входит. Обратим внимание лишь на своеобычный прецедент, с которым в апреле столкнулось российское театральное сообщество. Решив, видимо, перестраховаться, Калининградское управление культуры и молодежной политики вместе с администрацией «Тильзит-театра» в городе Советске удалило из поставленного режиссером Павлом Зобниным по пьесе драматурга Вадима Леванова спектакля «Святая блаженная Ксения Петербургская в житии» одну сцену, где святая публично обличает в грехах современника-священнослужителя. Мы с произведением Леванова не знакомы, поэтому от оценок воздержимся. Очевидно другое: общество начинает путаться, что можно, а что нельзя. Если обожглись на молоке, надо ли дуть на воду? А может, лучше прохладного кваса? Кто подскажет? И почему молчит Церковь?
А Церковь как раз не молчит. Но, к сожалению, ее соборный голос не всегда желают слышать. Вот и проект документа «Церковь и культура», представленный в первом чтении на январском заседании Пленума Межсоборного присутствия, большой информационной волны не вызвал. А жаль: документ назрел давно, и это еще мягко сказано.
Увы, по итогам его обсуждения автор этих строк вспомнил старый школьный анекдот про «находчивого» ученика, который на недоуменный вопрос учителя, почему сочинение о молоке уместилось аж на половине тетрадной странички, сообразил ответить: «А я писал о сгущенном молоке!» В данном случае больше всего претензий собрала первая, условно именуемая богословской, глава занявшего три с половиной машинописных страницы документа. Озаглавлена она «Православное отношение к культуре, ее содействие миссии Церкви». По словам Святейшего Патриарха Кирилла, подобный документ не имеет права быть дидактически школьным. Его главная задача – раскрыть процессы в отношениях культуры и человека, потому что в их принципиальном непонимании – одна из главных трагедий переживаемого момента. Но вот настоятеля Татианинского храма при МГУ им. М.В. Ломоносова протоиерея Владимира Вигилянского смутило смешение понятий культуры, искусства и творчества. «Документ писал не культуролог», – с сожалением констатировал настоятель храма Новомучеников и исповедников Российских в Строгине протоиерей Георгий Крылов. «Создается впечатление, будто каждый понимает, что такое культура, – резюмировал председатель Синодального информационного отдела Владимир Легойда. – Но это далеко не так; тем более не все понимают это одинаково. Нелишне поэтому все же дать определение, что же это такое».
С позицией по отношению к сомнительным и даже низкопробным околокультурным продуктам тоже оказалось далеко не все просто. Дело в том, что неверно ждать от соборного документа готовых рецептов по опознанию «свой – чужой» в мире культуры и его окрестностях, а тем более – исчерпывающего перечня в духе стихотворения Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо». В конце концов каждый, как справедливо заметила в прениях президент Фонда исторической перспективы Наталья Нарочницкая, волен жить свободно. Желаешь творить в соответствии с отмеренной мерой талантов – пожалуйста. Но, во-первых, не всем могут понравиться твои творения, и, во-вторых, вместе со свободой человеку дарована возможность различать добро и зло. И кто, если не Церковь, обязана во весь голос воспользоваться этой возможностью?
Голос этот в проекте обозначился не очень четко. «Культура всегда была и остается пространством духовного и этического выбора человека, в результате которого он либо следует воле Божией, либо поддается искушению богопротивника – диавола», – гласит пункт 3.3 документа, в то время как всего лишь абзацем выше черным по белому значится «Церковь не осуждает появления новых форм и направлений искусства, уважает законную автономию культуры…» Политкорректно? Безусловно. А вот насколько осмысленно?
Похоже, для ответа пора вводить определения псевдо-, анти- и, тем более, субкультуры, чтобы та самая система опознавания «свой – чужой» включилась автоматически, на концептуальном уровне. Если завтра в главном театре страны за государственный счет поставят пьесу по какому-либо классическому произведению, где действующее лицо в священном сане будет выведено карикатурно – это законные границы или нет?
«Признание автономии подобного рода – капитуляция перед секуляризмом! – уверен председатель Византийского клуба «Катехон» при Институте философии РАН Аркадий Малер. – Культуру невозможно редуцировать к творчеству: она вышла из религиозного культа, из общения человека с Богом, а не из дерзновенного желания что-то творить».
Эту фразу для продолжения работы над документом хорошо бы взять в качестве эпиграфа. Тем более первый шаг, пусть он и не получился слишком уверенным, сделан важнейший. Перефразируя приписываемое французскому писателю Шарлю Форбу де Монталамберу известное выражение о политике, не заниматься культурой больше нельзя. Иначе она займется вами – решительно, бесповоротно и… беспощадно.
Дмитрий Анохин
