Иконография праздника Рождества Христова
Запах елки, мандаринов и мастики, которой натерли паркет. Мои первые религиозные переживания связаны именно с праздниками. Рождество… Предвкушение радости: утром мы с сестрой проснемся, а в изножье кровати у каждой будет лежать чулок, набитый конфетами, яблоками, сладостями, и глубоко на дне (руку надо запустить по самое плечо) обязательно найдется маленькая игрушка.
А пока – Сочельник, пост до первой звезды и рассказ бабушки о городе Вифлееме, о Пречистой Деве, Младенце, положенном в ясли для скота, об ангелах, пастухах и волхвах, о злом царе Ироде. Бабушка достает рождественские открытки, еще дореволюционные, необыкновенно красивые, и мне кажется, что все это происходит прямо сейчас: зажигается Вифлеемская звезда, седлают коней седые волхвы, ликующе поют ангелы. Бабушка напоминает: в утреннем и вечернем правиле надо читать особые рождественские молитвы – «Рождество Твое, Христе Боже наш…», «Христос рождается, славите!». И в этом тоже праздник.
После молитвы внимательно рассматриваю старый медный складень. Вот же она, икона Рождества! В центре – Божия Матерь, возлежащая рядом с яслями, в них– спеленутый младенец Христос. Над яслями склоняются вол и осел, больше похожие на коровку и лошадку. Слева стоят три волхва с дарами, справа – пастух, трубящий в рог. Волхвы изображены еще раз в верхней части иконы. Они едут на конях; и тут же – ангелы, славящие Бога. Все те события, о которых только что рассказывала бабушка, разворачиваются непрерывной чередой и сменяются, как кадры в диафильме.
Теперь я знаю много больше, чем тогда. Знаю, что икона имеет несколько уровней смысла, от повествовательного, занимающего наивную детскую душу, до символико-догматического, дающего пищу уму и сердцу ученого богослова.
Истоки иконографии «Рождества Христова» восходят к древнехристианскому искусству. В основе ее лежат тексты Евангелия от Матфея (1, 18–23; 2, 1–12), Евангелия от Луки (2, 5–20) и Протоевангелия от Иакова. Надо отметить, что в иконах часто встречаются сюжеты, опирающиеся на апокрифические источники.
В нижнем ярусе иконы как раз размещены сцены, пришедшие из апокрифов. Это «Иосиф в пустыне» и «Омовение Младенца». Оба этих сюжета призваны подчеркнуть чудо рождения Спасителя и тайну Приснодевства Пресвятой Богородицы.
Чудо – всегда алогично, оно совершается вопреки привычным земным устоям. Бог Неба и Земли, Царь царей появляется на свет в вертепе, потому что Ему не находится места в городе. Домашние животные: вол и осел – первые, кто поклонился Ему. Сбывается пророчество Исайи: «Вол знает владетеля своего, и осел – ясли господина своего…» (Книга пророка Исайи, 1, 3). Дева остается девой и после зачатия, и после рождения Младенца, ниспровергая все законы человеческого естества. В это трудно, невозможно поверить, и неудивительно, что повитуха баба Саломея усомнилась. Она хотела удостовериться, протянула руку, чтобы дотронуться до Пречистой Матери, и была опалена небесным огнем, но тут же по молитве Приснодевы исцелилась. Саломея изображается в сцене «Омовение Младенца». Она держит Господа Иисуса на коленях, а служанка наливает воду в купель.
Тот же мотив сомнения в совершающемся чуде – в сцене «Иосиф в пустыне». Иосиф представлен в глубокой задумчивости. Перед ним стоит пастух с посохом и вопрошает о чем-то. По мнению знатока русской иконописи князя Е. Н. Трубецкого, это – бес, принявший образ человека. Он показывает Иосифу Обручнику палку и обличает: «Как от этого сухого древа не может произрасти лист, так и от тебя, старца, не может родиться дитя!» Некоторые исследователи, правда, видят в пастухе не духа сомнения, а пророка Исайю. Однако предположение Е. Н. Трубецкого кажется более верным, так как, во-первых, пастух в ряде греческих икон изображается не в виде старца, а в виде юноши. Во-вторых, этот персонаж всегда безымянен, тогда как, например, имя Саломеи указывается. В-третьих, в его образе можно отметить совокупность признаков, характеризующих отрицательных или второстепенных персонажей: профильный поворот головы, короткая одежда, беспокойная поза, противопоставленная величественно-спокойной позе Иосифа. Нимб также отсутствует.
Икона Рождества Христова требует особого прочтения. В ней в прикровенном виде представлены основные вехи земной жизни Спасителя. «Омовение» – намек на крещение, фигура спеленутого Богомладенца на фоне черной пещеры – предвозвестие грядущего погребения. Поклонение волхвов символизирует обращение в христианскую веру язычников. В верхней части иконы помещается сегмент неба, из которого к пещере нисходят три луча или же один луч, разделяющийся натрое. Этот луч – наглядное изображение догмата Троичности: три луча символизируют три Лица Пресвятой Троицы, существующие неслиянно и нераздельно. Центральный луч указывает на Младенца Иисуса, так как, хотя спасение мира и является единой волей Пресвятой Троицы, для искупления греховного человечества воплощается Сын. Таким образом икона «Рождества Христова» показывает в образах и красках Домостроительство Божие.
Домостроительство Божие – это непрестанное схождение Бога в мир действиями своего Промысла, Своей спасительной воли. Это непостижимая тайна Божественной любви: «Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своего единородного» (Ин. 3, 16). Это величайший кенозис (греч. – умаление, уничижение себя) Сына, принявшего на себя «зрак раба», родившегося в вертепе, претерпевшего муки, поругание и позорную страшную смерть на кресте. Это добровольное согласие и смирение Девы Марии: «Се раба Господня».
Я смотрю на икону «Рождества Христова». Ради нас Слово стало плотью. И ради меня тоже. Как мне не страшиться и не трепетать, что я отвечу Ему? И чего мне бояться в этой жизни, если Бог так возлюбил нас, и меня тоже?
За окном тихо падает снег. А где-то далеко снова загорается звезда, волхвы погоняют коней, поют ангелы и юная Мать склоняется над яслями.
Евгения Кузнецова, кандидат искусствоведения
Опубликовано в номере 20-24 (657-660) ноябрь-декабрь 2018 г.
