Публикуем городской ретроочерк участника нашего литературного конкурса
Эта схема метро из записной книжки москвича 1973 года — моя ровесница.
Тогда мне год, мы — папа, мама и я — живем в Матвеевском, откуда в Большую Москву можно либо на автобусе, ходящем раз в полчаса, или электричкой до Киевского вокзала.
Метро появляется примерно тогда же. Тяжеленные, будто для великанов, деревянно-лаковые двери, норовящие прихлопнуть, за ними – беспрерывно подметаемый угрюмыми тетками вестибюль с окошком кассы, очередями, вечной сутолокой. Автоматы размена монет: пятачки в ладони лежат надежно, бросать их в щель турникета – одно удовольствие. Так и стоял бы, слушая мелодичный звяк, удерживающий в нишах страшные, обтянутые резиной заслонки.
После турникета наступает тихое, предваряющее волшебство эскалатора: ты движешься стоя! Ничего не делая! Наплывают туманные желтые шары плафонов, а навстречу бежит калейдоскоп лиц.
«НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ»
Гулко: тоннельные огни и вой поезда, синего с желтой полосой, изгибающейся в дверной зигзаг. Регулирующий голос, толпа нажимает, вваливается, вносит тебя и маму. Ты притерт к дверному окну с вечным «Не прислоняться», из которого много позже делали безграмотное, но такое поначалу смешное «Не писоться». За окном – темнота, струящиеся по стенам шланги и твое отражение. Если есть места, садишься на пузатый, слегка продавленный пружинный диван с округлыми поручнями.
Ход замедляется, в окнах вспыхивает свет, проносятся, замедляясь, стены прекрасных дворцов, мелькают медные буквы, и вдруг расступаются перед тобой испещренные эмблемами колоннады и блещут мозаики.
ПЛОЩАДЬ РЕВОЛЮЦИИ
Много лет спустя я ощутил: московское метро – осколок исчезнувшей навсегда цивилизации моего детства. Прекраснейшие фигуры Манизера на «Площади Революции» сделались для меня портретами родных. Вот маленькая мама с книжкой, папа с моделью самолета, дед с ружьем… а сколькие испытывают к этим притаившимся за выступами колонн статуям больше, чем восхищение, сколькие безумно, безнадежно надеются, что в грозный час – распрямятся, загрохочут бронзовыми каблуками, выведут из беды.
…Тысячелетнее царство рабочих и крестьян рухнуло на моих глазах оттого, что недостаточно опиралось на дух. Ему стало нечем жить, когда вера начала истлевать и начался грабеж. Пророчество «Таганской» – купол одного из притворов с огромным небом и метафизически одиноким красным флагом.
ПЕРЕЕЗД
Мы переехали в Чертаново в апреле 1979-го. Наутро папа повел меня смотреть район. Дошли до магазина, школы, постояли на краю оврага.
– Здесь будет метро, – сказал папа.
За оврагом белели стены хрущевских пятиэтажек, а на переднем плане, у маленького пруда, стояли бараки, разворачивались самосвалы с песком и щебнем. Четыре года подряд я даже по ночам слышал рокот экскаваторов, рев грузовиков, гром копров.
…Из холма, на котором потом возведут наш выход «Чертановской», высовываются, как две исполинские ноздри, два тоннеля. Бетон крыт листовым толем, который мы с одноклассником промасливаем терпкой жидкостью из огромного чана. Длиннейшая деревянная лестница спускается в огромную яму с крутыми откосами, на дне которой видны бетонные блоки. Внутри горят лампы, заметны очертания станционного зала. Уже стоят упирающиеся в невидимый потолок колонны, пока еще не облицованные.
Пол еще не покрыт туманно-белесым мрамором, в сумраке он почти черный, забросанный скрученными в узел, задубевшими от цемента робами и штанами, инструментами, бидонами и досками лесов. Спускаемся на пути. В тоннеле – слабые отсветы сварки. Садимся в вагонетку и долго, до изнеможения катаем друг друга по уже проложенным рельсам, пока не прибегает рабочий Гарик с криком, что страшная собака Тарзан, охраняющая стройку от любых незваных гостей, уже отвязана. Не дыша, вспархиваем из котлована. Гарик дарит нам строительные каски: мне – желтую, гладкую, с выведенным красной нитрокраской «М», Сереже – зеленую, ребристую, но «М» на ней выведено менее криво.
ЧЕРТАНОВСКАЯ
1983 год, открытие станции. Наша, «Чертановская» — конечная. Еще ни «Южной», ни «Пражской», линия идет до кольца — «Серпуховской». До нее нам служили «Калужская» и «Каховская».
Заходим в вестибюль. Мозаика на всю стену – сине-желтая, сюжет типичен для 1980-х годов – строители, девушки, подъемные краны, сварка. Фигуры комсомольцев чуть апатичны, будто видятся они из какого-то неопределенного далека. Взгляды поздней советской молодежи устремлены в мерцающее ничто.
Папа разменивает на пятачки целый рубль, и мы едем.
«Севастопольская» – антично белая, с радужными панно: море, автомат, гвоздики, гвардейские ленты… Великолепный «Нахимовский проспект» – словно внутренность корабля. Горят все иллюминаторы, бюст флотоводца – носовая фигура. Мрачноватая, аскетическая «Нагорная». Анималистические мотивы чеканок. «Нагатинская» – нечто древне-революционное. Топоры, огонь, люди в зипунах (о Болотникове я узнаю много позже). «Тульская» – тот же бесколонный простор, что и на «Нахимовском проспекте», горизонтально бегущий орнамент. Наконец, «Серпуховская» – море выдумки. Мрамор карамельно желтоват, под потолком удивительный трубчатый светильник, впоследствии демонтированный. Напоминает космический корабль: вогнутые колонны с нишами открывают пространство почти идеально круглое, будто в вышедшей из нашего детства «Москве –Кассиопее» Ричарда Викторова.
ОРЕХОВО
В 1985-м ухожу из старой школы. Новая – в Орехово. Леонид Берлин, вписавший свою «Охрану природы» в ореховский вестибюль, конечно, ни о какой экологии не думал. Кормящая грудью женщина, опершийся на клюку старик, дети, кошки, собаки среди металлических осенних деревьев – лики жизни, ее вечный театр. В «Охране природы» (по другой версии – «Прогулка в парке») нет мужчин, и это действует как внезапный сигнал сиротства.
Появляется самая загадочная, до сих пор неразгаданная станция – «Боровицкая». Вставки в кирпич, ограждение виадуков в форме глаз отдают каким-то жутковатым древним сектантством. Иван Николаев, оформивший затем «Достоевскую», говорит, что хотел вложить в станцию дух старой московской архитектуры, но сделал гораздо больше: от «Боровицкой» разит Московией Ивана Васильевича Грозного – не его мифической библиотекой, но пыточными подвалами.
Юность: 1990-е
Пятачки отменяют. Чехарда жетонов: то они пластмассовые – прозрачно-зеленые или густо-коричневые, то жестяные, с какой-то жуткой вмятиной посреди… Демонтируют таксофоны вместе с кабинами, вагоны оклеивают бессмысленной рекламой, а рядом с ней, прямо на стене, аккуратным юродивым почерком зацветают советские детские стихи. Говорили, их пишет странный высокий синеглазый бородач в драном пальто.
По полам вагонов катаются пивные бутылки, банки. На станциях перестают мести. Лузга, мятые газеты, пакеты, окурки, и иногда не только табачные. Мужчины в кожаных турецких куртках и шапках-петушках почти поголовно небриты, женщины в лезущих китайских пуховиках с растрепанными волосами и жутким макияжем. Нация сходит с ума. Все истерически толкаются, что-то кричат. На эскалаторах то и дело вспыхивают стычки, между драками на людей наваливается угрюмая апатия.
В 2002 году открывается Бутовская ветка. Решаю посмотреть, как там.
Пересадка на «Бульваре Дмитрия Донского». Крохотный состав, всего в несколько вагонов. Тоннель внезапно обрывается, и почти с высоты птичьего полета открывается город – некоторые окна совсем рядом, на некоторых еще нет занавесок, район новый, только заселяется. Дома постепенно становятся ниже, причудливее, уютнее и словно бы человечнее массовой застройки. Новая стилистика, другая жизнь.
ВЫХОД В ГОРОД
Я живу в метро уже тридцать лет и ничего, кроме благодарности, к нему не испытываю. И часто мне кажется, что серая моя ветка – ветка невидимого древа, на котором я столько лет стараюсь удержаться, как побитый градом жалкий воробушек. Ветка скрипит, леденеет, а я все раскачиваюсь на ней, не смея не вовремя, невпопад чирикнуть.
Сергей Арутюнов
Об авторе: Сергей Арутюнов родился в 1972 году в Москве. Доцент кафедры творчества Литературного института им. Горького.
Досье
Серпуховско-Тимирязевская линия – третья по длине в столичной подземке (41,2 км) и четвертая по длине полностью подземная линия в мире. Среднее время поездки на всем протяжении – около 60 минут. Имеет самое большое количество станций (25) из всех веток московского метро. От них горожане могут добраться до 164 столичных храмов.
