Душистые луга, дворянские гнезда, терпкий запах поздних антоновских яблок… Таким – уютным и лиричным – нередко представляется художественный мир Ивана Бунина. Однако в его произведениях отразился не только дореволюционный мирный уклад, но и трагические события 1917 года. Почувствовать атмосферу тех лет нам поможет отрывок из книги Лолы Звонаревой «Защитники слова истинного», которая сейчас готовится к изданию.
Бегство из Одессы
Двадцатого января 1920 года из одесского порта медленно выходил державший курс на Константинополь французский пароход. На корме стоял невысокий стройный господин лет пятидесяти и с тоской вглядывался в удалявшийся берег. С окраины города доносились редкие выстрелы: в Одессу входила дивизия Котовского. Добровольческая армия вынуждена была отступить.
«Господи, пропала Россия», – чуть слышно повторял господин, не замечая, с каким любопытством разглядывают его из соседней каюты второго класса. Жена известного одесского врача узнала в пожилом господине знаменитого писателя, избранного в число 12 почетных академиков Петербургской академии наук, Ивана Алексеевича Бунина, и что-то горячо говорила о нем своему менее просвещенному супругу.
Иван Алексеевич, казалось, внимательно всматривался в мутную, плавно колышущуюся за бортом воду, но перед его внутренним взором вставали картины далекого прошлого. Он вспоминал, как все начиналось…
Они пошли другим путем
Наверное, не было в мире для Бунина места дороже, чем хутор Бутырки Елецкого уезда. Море хлебов, трав, цветов, громадный серебристый тополь, вечная тишина полей, где за версту можно услышать свист сурка… Здесь всегда рядом был и самый близкий с детских лет человек – старший брат Юлий, ставший народовольцем. Как много тогда у них было общего! Даже серый пиджак – один на двоих, братья носили его по очереди. В нем ставшего народовольцем Юлия увезут в тюрьму по доносу соседа.
Искренняя преданность брата идеям народовольцев поначалу трогала и восхищала юного Ивана Бунина, но потом ему стало тоскливо и скучно. Почти в каждой квартире друзей Юлия, куда он попадал вместе с братом, вместо икон он видел на стене портрет фанатично-истового, болезненного Чернышевского или худого как смерть, с огромными и страшными глазами Белинского, приподнимавшегося со своего смертного ложа навстречу показавшимся в дверях его кабинета жандармам.
А младший брат ощущал фамильную связь не с Белинским и Чернышевским, а с Сумароковым и Державиным, Анной Буниной и Батюшковым, Жуковским и Веневитиновым, Языковым и Баратынским. На их парадные портреты он смотрел с восторгом, мечтая втайне стать «вторым Пушкиным».
БУНИН ПОРЫВАЛСЯ СПРОСИТЬ БОЛЬШЕВИСТСКИХ АКТИВИСТОВ, СЛЫШАЛИ ЛИ ОНИ, ЧТО КАК РАЗ СЕГОДНЯ ПРИШЛО ИЗВЕСТИЕ О ВЗЯТИИ ТУРКАМИ КАРСА, А РУССКАЯ АРМИЯ РАЗВАЛИВАЕТСЯ
Юный Бунин-младший, обожавший старшего брата, страдал от того, что все окружавшие Юлия были прямолинейны и нетерпимы. Их любимые идеи удивляли Ивана своей плоскостью – за ней ощущалась внутренняя ложность: люди – это только мы да всякие «униженные и оскорбленные». Все злое – направо, все доброе – налево. Все светлое – в народе, в его «устоях и чаяниях», все беды – в образе правления и дурных правителях (их почитали даже за особое племя). Все спасение – в перевороте, конституции или республике.
Начало конца
Но каким ужасом для России обернулось воплощение на практике этих благородных на первый взгляд идей! Какой непоправимой бедой оказались они для огромной страны… Октябрьский переворот 1917 года стал, по мнению Бунина, началом конца – краха России как великого государства. Фанатичная нетерпимость бывших революционеров – ее всегда ощущал и опасался Бунин – превратилась в государственную политику.
С ужасом и возмущением наблюдал Иван Алексеевич, как в честь празднования Первомая сносился великолепный памятник герою русско-турецкой войны 1877–1878 гг. генералу Скобелеву, поставленный напротив превращенного большевиками в Моссовет дома московского генерал-губернатора. В полночь 30 апреля 1918 года они подогнали грузовик и повалили на него статую отважного победителя турок лицом вниз…
Бунин с горечью и отвращением наблюдал эту страшную сцену и все порывался спросить большевистских активистов, слышали ли они, что как раз сегодня пришло известие о взятии турками Карса, а русская армия, которой так не хватает новых Скобелевых, разваливается и отступает именно на Кавказском фронте. «Нет ли в этом неслучайном совпадении предупреждающей и отрезвляющей символики?» – подумал Бунин. Он уже знал, что скажет этим людям. И вдруг вспомнил глаза и лица брата Юлия и его друзей и решил не вмешиваться: убежденные революционеры никогда не слышат собеседника. Им невозможно ничего доказать.
«Великий дурман» – так и назовет Бунин свою антибольшевистскую лекцию. Он прочитает ее в Одессе, наконец-то занятой Добровольческой армией, 21 сентября 1919 года. И вся одесская интеллигенция, те самые люди, что совсем недавно боялись выходить на улицу, запирали и пугали юных дочерей («Ограбят! Изнасилуют!»), пришли на лекцию Бунина с цветами.
… «Ян, простудишься, я жду тебя в каюте!» – раздался негромкий, заботливый голос жены, и Бунин очнулся от переполнивших его воспоминаний. Берега уже не было видно. Только волнистое, серебристо-черное, тревожно-морщинистое море да белые чайки, что-то высматривающие в черной воде. Ему нужно было научиться жить без России. «Жизнь, может быть, дается нам единственно для состязанья со смертью», – обреченно подумал Бунин и, запахнув поплотнее пальто, заторопился в каюту.
Лола Звонарева, литературовед, доктор исторических наук
Опубликовано: №20 (633) октябрь, 2017 г.
