«Корабли смерти», «расстрельные» обители и 0,75 «квадрата» на монахиню
Наше общество приближается к столетию так называемого красного террора. Стараясь сгладить, а то и вовсе заглушить коллективную память об устроенном большевистской ВЧК геноциде собственного народа, нынешние коммунистические вожди говорят об «исправлении ошибок» и об «обновленном патриотическом курсе». Но все это бессмысленно: подлинную народную память убить можно только вместе с ее носителями. Подтверждение тому – несколько страшных, но и очень нужных всем нам историй о времени революционного угара, записанных нашим корреспондентом.
Старший научный сотрудник отдела новейшей истории Русской Православной Церкви Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, а по своей первой профессии художница, Лидия Головкова любит рассказывать почти сказочную быль спасения дочери сербского короля Петра – Елены – от «красного колеса» большевизма. Выйдя замуж за старшего сына Великого князя Константина Константиновича Романова, чьи подписанные инициалами К. Р. стихи высоко ценит любящая искреннее поэтическое слово Россия, она хотела разделить с супругом тяготы алапаевской ссылки. Оттуда самоотверженная женщина отправилась в Петербург, чтобы хлопотать о муже, но в Екатеринбурге была арестована и переправлена в Пермскую тюрьму. Затем ее содержали под арестом в Москве, в Кремле, и лишь по ходатайству норвежского посольства дали разрешение на выезд в конце 1918 года. Умерла она в возрасте 77 лет в Ницце. А ее супруг – князь императорской крови Иоанн Константинович – вместе с другими сброшенными в шахту алапаевскими узниками принял мученическую кончину 18 июля 1918 года вместе с преподобномученицей Елисаветой Феодоровной, которая перед смертью перевязала его израненную голову тканью своего апостольника…
Князь императорской крови Иоанн Константинович Романов с супругой Еленой Петровной, урожденной принцессой Сербской
Насильственная смерть тогда была обычным явлением, а вырванная из когтей смерти жизнь – чудом.
В марте 1918 года произошло знаковое для Москвы событие. Сюда из революционного Петрограда переехало советское правительство, и в доме №11 по Большой Лубянке расположился центральный аппарат ВЧК – Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Возглавлял ее Феликс Дзержинский, один из главных идеологов красного террора. «Железный Феликс», памятник которому некоторые политиканы с маниакальным упорством хотят вернуть на Лубянскую площадь, не раз говорил, что лучшее, что дала партия, – это ВЧК.
Вход в экспериментально-пенитенциарное отделение (бывший Иоанно-Предтеченский женский монастырь) при Государственном институте по изучению преступности и преступника. 1931 год. ГИМ ИЗО
Затем ведомство расширяется, периодически меняя название (ОГПУ, НКВД и т.д.), и при начальнике ОГПУ Менжинском и его заместителе Ягоде, занявшем со временем пост наркома внутренних дел СССР, в доме №2 по Большой Лубянке появляется «корабль смерти». Так москвичи прозвали лабораторию по изготовлению специальных ядов, которые апробировались на томившихся в глубоких лубянских подвалах заключенных. Кто там только не сидел с клеймом «враг народа» – и простые безграмотные мужики, и высокообразованные люди с учеными степенями! Человек больной, физически слабый умирал от яда через несколько дней, а мучения пышущего здоровьем растягивались на неделю…
Столичные тюрьмы были переполнены. В концлагеря большевики превратили целый ряд московских монастырей, которые стали считаться «расстрельными». Первым был закрыт Иоанно-Предтеченский женский монастырь (см. верхний снимок). Известно, что до окончательного его роспуска в нем подвизались 270 насельниц, причем 30 из них были совсем немощными. И когда там появился концлагерь, на каждую монахиню осталось по 3 квадратных метра, затем – по 0,75. А потом их всех и вовсе изгнали из родной обители. В 1980-е годы Лидия Головкова без устали рисовала разрушенные поместья, храмы, монастыри, боясь, что вот-вот они могут окончательно исчезнуть с лица земли. Она обошла всю старую Москву и однажды за высокими каменными стенами увидела необычный граненый купол собора. Попасть за ограду было проблематично: в Центральный архив Московской области проходить разрешали только по пропускам. Тогда она сказала, что идет устраиваться на работу. И уже внутри, ничего пока не зная о «расстрельных» монастырях, сердцем почувствовала: здесь было какое-то страшное место. Было ощущение чего-то ужасного, катастрофического, происходившего тут прежде. Такое же чувство она испытала, побывав в Екатерининской пустыни рядом с Сухановом (сейчас – Видновское благочиние Московской областной епархии). Позже в своей публикации Головкова назовет устроенную там пыточную тюрьму «преисподней». Эти две обители – подмосковная (ныне там действующий мужской монастырь) и московская, недавно отметившая 600-летие со дня основания и 15-летие возобновления в ней монашеской жизни, – стали особенно ей дороги.
Вместе с сестрами Иоанно-Предтеченского монастыря Лидия Алексеевна начала разыскивать родственников узников, что томились в сталинских застенках. Они узнали имена двух супружеских пар, которые познакомились в прогулочном дворике и полюбили друг друга. Дети одной из тех пар, как рассказали Головковой монахини, приезжали сюда из Америки, чтобы увидеть место встречи родителей. А минувшей весной ей вначале рассказал по телефону, а затем прислал письмо живущий в Москве потомок князей Голицыных (одного из древнейших и наиболее многочисленных дворянских родов России). Его родственница, арестованная большевиками княжна Ирина Голицына, тоже познакомилась в «расстрельном» монастыре на Китай-городе с одним заключенным, и оба попали в число тех счастливцев, которых палачи выпустили живыми из застенков. Княжна вышла замуж за этого человека, и они также уехали за границу.
Нина Ставицкая
