Детство – одно из самых условных понятий в нашей жизни. Один превращается во взрослого в 10 лет, другой остается ребенком и в 45. Но этот текст не философствования, а несколько картинок из моего детства. Я постаралась выбрать те, что отразили жизнь нашей семьи, пока я была маленькой.
Несмотря на то, что в памяти сохранились обрывочные воспоминания начиная с полутора лет, более-менее полная картинка стала складываться после 5, скорее даже 7 лет. Мы жили в Старобасманном переулке на втором с половиной этаже: квартиры там были устроены на каждом пролете. Несмотря на то, что соседских семей было не так много (всего пять), нам досталось полторы комнаты. Небольшой альков, вход в который мама отгородила тяжелой выношенной занавеской, стал папиным кабинетом. Его главной достопримечательностью был книжный шкаф, полный дореволюционных собраний сочинений Жуковского, Пушкина, Достоевского. Читать меня научили в 3 года. Довольно быстро я расправилась с детской литературой, и мне позволяли читать любые книги из папиного шкафа. Сказки Карло Гоцци слегка пугали, Одоевский завораживал. Прочла я и стихи Ломоносова, раз уж он оказался в шкафу, но они почему-то не впечатлили. А в «большой» комнате была устроена гостиная (поскольку тогда люди часто ходили в гости), спальня и детская нас, четверых детей.
Мамы дома нет, поэтому я пробираюсь в кухню, где царит соседка по коммуналке – тетя Капа. Судя по запахам, она снова варит свой фирменный борщ. Покорно иду на запах. Но она уже закрыла крышку и теперь жарит шпроты. Спиной почуяв, что я пришла, Капитолина Сергеевна звонко рыкнула: «Ну, что со спины любуешься, сюда двигай». Это было счастье. Взобравшись на табуретку, я любовалась, как золотеют на глазах маленькие рыбки. Жалостливо вздохнув, тетя Капа достала блюдечко с мелкими цветочками по краю, слила туда остатки масла, на котором жарила шпроты, сложила обломавшиеся хвостики, отрезала бородинского хлеба. Это был мой первый самостоятельный пир…
Довольно скоро настало лето, которое наша семья проводила у бабушки в Дмитрове. Так было и на этот раз, пока однажды папа не сообщил, что мы с ним отправляемся в путешествие. Оказывается, он придумал накануне первого учебного года устроить мне поездку, которая станет впечатлением, заслоняющим трудности вхождения в школьную жизнь. Тогда я узнала о существовании Осташкова и Пскова, Таллина и Риги. Однако путешествие было непростое. Маленький, чистый и уютный, почти сказочный Осташков, обосновавшись на озере Селигер, предлагал путь на теплоходе до Ниловой пустыни. Тогда еще стоящей в руинах, недействующей, но и в таком состоянии потрясающей своим величием и духом. Из Пскова мы отправились в Псково-Печерский монастырь и, после пещер, пришли к отцу Иоанну (Крестьянкину), благословившему меня на учебу. Погуляв по извилистым улицам старого города в Таллине, покормив белочек в парке Кадриорг, мы на электричке доехали до станции с невыговариваемым названием Йыхви, чтобы попасть в Пюхтицкий монастырь. Никогда прежде не была на службе в храме, полном монашеских облачений и таких светлых, сияющих лиц. Оттуда – через Ригу – в Пустыньку, где после ссылок и лагерей служил архимандрит Таврион (Батозский), которого с той поры я полюбила навсегда. Я не помню ни первого класса, ни проблем с вхождением в учебный процесс, а ту поездку помню в деталях по сей день.
Одновременно с французской спецшколой меня отдали в музыкальную – на виолончель. Но в наших комнатах вечно спят младшие дети, так что я занимаюсь на общей кухне, и на меня капает вода с развешанных под потолком панталон и кальсон. Напротив вечно пьяненький дядя Володя покачивает ногой в такт «Сурку» Бетховена. Я играю, не подозревая, что младшая сестра не спит – Даша подобралась к моим тетрадям и разрисовывает их цветными карандашами.
Путь в музыкалку – через Новобасманный переулок. Кто бы меня ни провожал, мама или папа, я всегда бежала вперед, чтобы успеть посидеть на вросшем в тротуар чугунном грибке. «А ты знаешь, что к нему привязывали раньше коней?» – спросил однажды папа. Я, конечно, не знала, но сидеть было очень интересно: я представляла, как здесь, у дома оставлял коня гонец с письмом от ее кавалера. Папа провожал меня и в школу. Идти было минут 20. И каждый день он по фразам, по возгласам, по молитвам объяснял Литургию. Через 40 лет он написал книгу «Полет Литургии», идея которой родилась в тех походах в школу.
Папу рукоположили, когда мне исполнилось 10, в том самом Осташкове, где он был вторым священником. Потом назначили настоятелем на погост в восьми километрах от города Кувшинова. Дом наш стоял на кладбище, что нисколько не пугало, скорее завораживало. Нам нравилось прогуливаться мимо дерева, похожего на профиль вдовствующей герцогини, играть в поле в футбол, полоскать белье в илистом прудике, который мы назвали «Русалочьим озером». Мы ходили на все службы: я пела на клиросе, читала часы (первый до сих пор помню наизусть), а когда не было службы, мы с бабой Маней пекли в русской печи просфоры. Она вручную вымешивала тесто в огромном баке. Потом на огромном столе раскатывала пласты, и мы формочками вырезали кружочки. Иногда не заметишь, что край у теста близко, и выйдет брак. Кривенькие «шляпки» откладывались, и из них, вместе с остальными обрезками, потом пекли плюшки или пирог с черносмородиновым желе.
Через 7 лет, повзрослев до 17, в той же печи я пекла куличи на Пасху. Сама.
Мария Свешникова
