Рождественская история
С Ладоги доносилась канонада. Зябко поеживаясь и хоронясь за остатками покосившегося плетня, чтобы не заметили Ганс с Максом, Лена побрела по слякотной мерзлоте к церкви. Сегодня службы нет, но тем лучше. Лене совсем не улыбалось толкаться в храме бок о бок с деревенскими бабульками. Да и не пристало ей, советской пионерке, верить в Бога. Лучше, когда никто ее там не видит.
Делать в этом затерянном в болотах Кировского района селе было совершенно нечего. Первые сентябрьские дни еще работала школа, и Лена начала учиться в седьмом классе с местными ребятишками. Но потом пришли немцы. Еще накануне вечером, засыпая, Лена с бабушкой Зиной слышали веселый говор лейтенанта-украинца Дмитро. А в полночь бабка схватила Лену в охапку и, приседая при звуке рвавшихся, казалось – в огороде, снарядов впихнула ее в подпол, а следом и сама туда скатилась.
Утром к ним в избу упитанный и довольный жизнью фельдфебель определил на постой оберст-лейтенанта Макса с денщиком Гансом. Макс, потрепанный жизнью старый командир-пехотинец, сразу завалился на печку спать. Молодой Ганс, жестами показав, чтобы бабка с девочкой убирались восвояси, принялся колдовать со скарбом.
И пошла новая жизнь, смурная и туманная. В подполе немцы с бабкой хозяйничали наравне. Кашеварить в печке разрешали, а ночевать прежних хозяев выгоняли в хлев. Общаться особо не желали, только пару раз Ганс, подмигивая, делился с Леной походным шоколадом, делано шумно охал: «Ah, schöne russische Mädel! Komm nach dem Krieg mit mir in Pfalz…»* – и, жутко фальшивя, запевал что-то на южнорейнском наречии. Ленка неизменно убегала, но с кусочком плитки в зажатой руке, за что ее постоянно гнобила бабка Зина.
«И почему, почему меня не отправили домой в июле!» – в который раз вздохнула девочка. Тогда еще было не поздно уехать на поезде в Москву. Домой… Лене вспомнилась квартира в старом уютном доме на Шаболовке, дружный класс, папа с новенькими майорскими петлицами и строгие мамины глаза… Где сейчас родители? Как к ним выбраться?! Пропади оно пропадом, это несчастное село Падрило с болотами и с немцами в придачу!
Лена со злости сильно толкнула дверь храма. Навстречу в рясе вышел священник – отец Анатолий. Вот тоже – появился, когда не ждали. Местные старожилы его помнили – служил тут до революции. Лет пятнадцать назад пропал – поговаривали, уехал в Эстонию. А тут пожаловал на автомобиле вместе с немецким офицером, достал из багажника новенькую табличку на двух языках: «Псковская духовная миссия. Успенский храм Тихвинской епархии», отворил заколоченную церковь и начал служить по субботам и воскресеньям. Бабки на службы потянулись. А Лене от безделья нравилось приходить сюда днем.
«А-а-а, Леночка, – с улыбкой приветствовал гостью священник. – Здравствуй, дорогая. Мне сейчас по делам надо в соседнюю деревню. Запрешь храм?»
Лена молча кивнула и засунула старинный ключ в карман пальто. Ее бабушка считалась кем-то вроде церковной старосты и присматривала за порядком на приходе.
Священник уехал на санях, понукая старую клячу. Лена постояла, зябко ежась от гулявшего по просторному храму сквозняка. Пристально посмотрела на лик Богородицы в нижнем ряду иконостаса и вдруг ни с того ни с сего дерзко выпалила: «Если Ты есть… заплачь шоколадными слезами!»
Немного постояла, прислушиваясь к возне голубей где-то под куполом. Ветер с Ладоги завывал все сильнее. Лена подождала, помолчала, пожала плечами и, поджав губы, повернулась к дверям. Тут же на улице забрехал Буянка и истошно запричитала баба Зина: «Куды свинью тащите, ироды! Оставьте хуч последнюю скотину!» – грозя отчего-то зданию сельсовета, на котором реял флаг со свастикой, вопила она, пока Ганс гонялся за визжащей хавроньей Машкой, а Макс мрачно взирал на эту картину. Наконец офицер помог подчиненному, и вдвоем они быстро настигли беглянку.
«Na, nicht weinen, morgen ist’s Feiertag. Weihnachten. Weihnachten, verstehst du?! Und heute der 24. Dezember, Weinachtsabend. Heiligabend. Man soll das Fest treffen…»** – пытался Ганс утешать бабку, когда с животиной было покончено, поземка стихла, а на небе показался месяц. Но та, стиснув зубы и причитая, погнала Ленку спать и сама, стоная, завалилась на наспех сколоченные в хлеву полати…
Проснулась Лена будто от толчка. Бабки на полатях почему-то не было. Издалека доносились веселые голоса подгулявших фрицев, еще что-то кралось и скреблось снаружи. Вся она превратилась в слух. Казалось, у самой двери раздался нетрезвый голос Макса: «Kommst zu deiner russischen Braut? Kann dir was helfen vielleicht? Ah, der junge idiot…»*** – и вояка грязно выругался, шумно кашляя и харкая на землю.
Лена ойкнула, съежилась и онемела, намертво вцепившись в старую кровать и изо всех сил зажмурив глаза. Тихо скрипнула дверь хлева, и кто-то быстрый, крадучись, начал приближаться к ней. Хотелось позвать на помощь – хоть бабку, хоть Макса, хоть Бога, – но слова застряли где-то в груди. Мысли смешались в иссиня-черный кошмарный паралич, и не было сил не то что крикнуть – даже вздохнуть.
Непрошеный визитер постоял рядом. Потом бесшумно развернулся и так же крадучись выбрался наружу. Почему-то у него совсем не стучали сапоги. Еле приоткрыв от ужаса один глаз, Лена увидела удаляющуюся Гансову фигуру. На нем не было обуви – только обернутые тряпками толстые носки.
Дверь еле слышно затворилась. Не понимая, спит она или бодрствует, девочка услышала странный, еле заметный звук. Как будто где-то в небе далекие колокольчики вполголоса переговаривались на непонятном своем языке… Осторожно приоткрыв, на всякий случай, все так же единственный глаз, девочка скосила его и вдруг заметила на рассохшейся табуретке маленькую елочку. Ганс поставил ее наспех, и она слегка скособочилась, опершись на грубую дощатую стену. Чуть подрагивая на суровых солдатских нитках, на веточках серебрилось что-то блестящее…
Лена протянула руку и взяла одну ледышку. Это оказалась совсем не сосулька. Завернутая в блестящую обертку, на девочкиной ладони лежала узкая длинная конфета. Развернув ее, Лена увидела шоколадку. Тоненькую, почти прозрачную, как слезинка.
За горизонтом все бухала канонада. Накладываясь на нее, с неба заблаговестил к заутрене колокол.
Дмитрий Анохин
* Ах, русская красавица! Поехали после войны со мной в Пфальц… (нем.)
** Ну, не плачь, завтра праздник. Рождество. Рождество, понимаешь?! А сегодня 24 декабря. Сочельник. Надо встречать праздник… (нем.)
*** Что, отправился к своей русской невесте? Может, тебе чем пособить? Ах, молодой остолоп… (нем.)
Рисунок Евдокии Шибаловой
